Подойдя к месту шума, Марья Павловна и Катюша увидали следующее: офицер, плотный человек с большими белокурыми усами, хмурясь, потирал левою рукой ладонь правой, которую он зашиб о лицо арестанта, и не переставая произносил неприличные, грубые ругательства. Перед ним, отирая одной рукой разбитое в кровь лицо, а другой держа обмотанную платком пронзительно визжавшую девчонку, стоял в коротком халате и еще более коротких штанах длинный, худой арестант с бритой половиной головы.

- Я тебя (неприличное ругательство) научу рассуждать (опять ругательство); бабам отдашь, - кричал офицер. - Надевай.

Офицер требовал, чтобы были надеты наручни на общественника, шедшего в ссылку и во всю дорогу несшего на руках девочку, оставленную ему умершей в Томске от тифа женою. Отговорки арестанта, что ему нельзя в наручнях нести ребенка, раздражали бывшего не в духе офицера, и он избил не покорившегося сразу арестанта {Факт, описанный в книге Д. А. Линева "По этапу". (Прим. Л, Н. Толстого.)}.

Против избитого стояли конвойный солдат и чернобородый арестант с надетой на одну руку наручней и мрачно смотревший исподлобья то на офицера, то на избитого арестанта с девочкой. Офицер повторил конвойному приказание взять девочку. Среди арестантов все слышнее и слышнее становилось гоготание.

- От Томска шли, не надевали, - послышался хриплый голос из задних рядов.

- Не щенок, а ребенок.

- Куда ж ему девчонку деть?

- Не закон это, - сказал еще кто-то.

- Это кто? - как ужаленный, закричал офицер, бросаясь в толпу. - Я тебе покажу закон. Кто сказал? Ты? Ты?

- Все говорят. Потому... - сказал широколицый приземистый арестант.

Он не успел договорить. Офицер обеими руками стал бить его по лицу.

- Вы бунтовать! Я вам покажу, как бунтовать. Перестреляю, как собак. Начальство только спасибо скажет. Бери девчонку!

Толпа затихла. Отчаянно кричавшую девочку вырвал один конвойный, другой стал надевать наручни покорно подставившему свою руку арестанту.

- Снеси бабам, - крикнул офицер конвойному, оправляя на себе портупею шашки.

Девчонка, стараясь выпростать ручонки из платка, с налитым кровью лицом не переставая визжала. Из толпы выступила Марья Павловна и подошла к конвойному.

- Господин офицер, позвольте я понесу девочку.

Конвойный солдат с девочкой остановился.

- Ты кто? - спросил офицер.

- Я политическая.

Очевидно, красивое лицо Марьи Павловны с ее прекрасными выпуклыми глазами (он уже видел ее при приемке) подействовало на офицера. Он молча посмотрел на нее, как будто что-то взвешивая.

- Мне все равно, несите, коли хотите. Вам хорошо жалеть их, а убежит, кто отвечать будет?

- Как же он с девочкой убежит? - сказала Марья Павловна.

- Мне некогда с вами разговаривать. Берите, коли хотите.

- Прикажете отдать? - спросил конвойный.

- Отдай.

- Иди ко мне, - говорила Марья Павловна, стараясь приманить к себе девочку.

Но тянувшаяся к отцу с рук конвойного девочка продолжала визжать и не хотела идти к Марье Павловне.

- Постойте, Марья Павловна, она ко мне пойдет, - сказала Маслова, доставая бублик из мешка.

Девчонка знала Маслову и, увидав ее лицо и бублик, пошла к ней.

Все затихло. Ворота отворили, партия выступила наружу, построилась; конвойные опять пересчитали; уложили, увязали мешки, усадили слабых. Маслова с девочкой на руках стала к женщинам рядом с Федосьей. Симонсон, все время следивший за тем, что происходило, большим решительным шагом подошел к офицеру, окончившему все распоряжения и садившемуся уже в свой тарантас.

- Вы дурно поступили, господин офицер, - сказал Симонсон.

- Убирайтесь на свое место, не ваше дело.

- Мое дело сказать вам, и я сказал, что вы дурно поступили, - сказал Симонсон, глядя пристально в лицо офицера из-под своих густых бровей.

- Готово? Партия, марш, - крикнул офицер, не обращая внимания на Симонсона, и, взявшись за плечо солдата-кучера, влез в тарантас.

Партия тронулась и, растянувшись, вышла на грязную, окопанную с двух сторон канавами разъезженную дорогу, шедшую среди сплошного леса.