Когда загремел замок и Маслову впустили в камеру, все обратились к ней. Даже дочь дьячка на минуту остановилась, посмотрела на вошедшую, подняв брови, но, ничего не сказав, тотчас же пошла опять ходить своими большими, решительными шагами. Кораблева воткнула иголку в суровую холстину и вопросительно через очки уставилась на Маслову. - Э, эхма! Вернулась. А я таки думала, что оправят, - сказала она своим хриплым, басистым, почти мужским голосом. - Видно, закатали. Она сняла очки и положила свое шитье рядом на нары. - Мы и то с тетенькой, касатка, переговаривались, може, сразу ослобонят. Тоже, сказывали, бывает. Еще и денег надают, под какой час попадешь, - тотчас же начала своим певучим голосом сторожиха. - АН, вот оно что. Видно, сгад наш не в руку. Господь, видно, свое, касатка, - не умолкая, вела она свою ласковую и благозвучную речь. - Ужли ж присудили? - спросила Федосья, с сострадательной нежностью глядя на Маслову своими детскими ясно-голубыми глазами, и все веселое молодое лицо ее изменилось, точно она готова была заплакать. Маслова ничего не отвечала и молча прошла к своему месту, второму с края, рядом с Кораблевой, и села на доски нар. - Я чай, и не поела, - сказала Федосья, вставая и подходя к Масловой. Маслова, не отвечая, положила калачи на изголовье и стала раздеваться: сняла пыльный халат и косынку с курчавящихся черных волос и села. Игравшая на другом конце нар с мальчиком горбатая старушка подошла тоже и остановилась против Масловой. - Тц, тц, тц! - жалостливо покачав головой, защелкала она языком. Мальчишка подошел тоже за старушкой и, широко открыв глаза и выпятив уголком верхнюю губу, уставился на калачи, которые принесла Маслова. Увидав все эти сочувственные лица после всего того, что с ней было нынче, Масловой захотелось плакать, и у ней задрожали губы. Но она старалась удержаться и удерживалась до тех пор, пока не подошла старушка и мальмишка. Когда же она услыхала доброе, жалостливое тцыканье старушки и, главное, когда встретилась глазами с мальчишкой, переведшим свои серьезные глаза с калачей на нее, она уже не могла удерживаться. Все лицо ее задрожало, и она разрыдалась. - Я говорила: добывай защитника настоящего, - сказала Кораблева. - Что же, на высылку? - спросила она. Маслова хотела ответить и не могла, а, рыдая, достала из калача коробку с папиросами, на которой была изображена румяная дама в очень высокой прическе и с открытой треугольником грудью, и подала ее Кораблевой. Кораблева поглядела на картинку, покачала неодобрительно головой, преимущественно на то, что Маслова так дурно тратила деньги, и, достав одну папироску, закурила ее о лампу, затянулась сама, а потом сунула Масловой. Маслова, не переставая плакать, жадно стала раз за разом втягивать в себя и выпускать табачный дым. - Каторга, - проговорила она, всхлипывая. - Не боятся они бога, мироеды, кровопийцы проклятые, - проговорила Кораблева. - Ни за что засудили девку. В это время среди оставшихся у окон женщин раздался раскат хохота. Девочка тоже смеялась, и ее тонкий детский смех сливался с хриплым и визгливым смехом других трех. Арестант со двора что-то сделал такое, что подействовало так на смотревших в окна. - Ах, кобель бритый! Что делает, - проговорила рыжая и, колеблясь всем жирным телом, прижавшись лицом к решеткам, закричала бессмысленно неприличные слова. - То-то шкура барабанная! Чего гогочет! - сказала Кораблева, покачав головою на рыжую, и опять обратилась к Масловой: - Много ли годов? - Четыре, - сказала Маслова, и слезы полились так обильно из ее глаз, "то одна попала на папиросу. Маслова сердито скомкала, бросила ее и взяла Другую. Сторожиха, хотя и не курившая, тотчас же подняла окурок и стала расправлять его, не переставая разговаривать. - Видно, и вправду, касатка, - говорила она, - правду-то боров сжевал. Делают, что хотят. Матвеевна говорит: ослобонят, а я говорю: нет, говорю, касатка, чует мое сердце, заедят они ее, сердешную, так и вышло, - говорила она, с удовольствием слушая звук своего голоса. В это время арестанты уж все прошли через двор, и женщины, переговаривавшиеся с ними, отошли от окон и тоже подошли к Масловой. Первая подошла пучеглазая корчемница с своей девочкой. - Что же дюже строго? - спросила она, подсаживаясь к Масловой и продолжая быстро вязать чулок. - Оттого и строго, что денег нет. Были бы денежки да хорошего ловчака нанять, небось оправдали бы, - сказала Кораблева. - Тот, как бишь его, лохматый, носастый, - тот, сударыня моя, из воды сухого выведет. Кабы его взять. - Как же, взяла, - оскалив зубы, сказала подсевшая к ним Хорошавка, - тот меньше тысячи и плюнуть тебе не возьмет. - Да уж, видно, такая твоя планида, - вступилась старушка, сидевшая за поджигательство. - Легко ли: отбил жену у малого, да его же вшей кормить засадил и меня туды ж на старости лет, - начала она в сотый раз рассказывать свою историю. - От тюрьмы да от сумы, видно, не отказывайся. Не сума - так тюрьма. - Видно, у них все так, - сказала корчемница и, вглядевшись в голову девочки, положила чулок подле себя, притянула к себе девочку между ног и начала быстрыми пальцами искать ей в голове. - "Зачем вином торгуешь?" - А чем же детей кормить? - говорила она, продолжая свое привычное дело. Эти слова корчемницы напомнили Масловой о вине. - Винца бы, - сказала она Кораблевой, утирая рукавами рубахи слезы и только изредка всхлипывая. - Гамырки? Что ж, давай, - сказала Кораблева. ![]() |