Нехлюдов шел тем же скорым шагом, которым шли арестанты, но и легко одетому, в легком пальто ему было ужасно жарко, главное - душно от пыли и неподвижного горячего воздуха, стоявшего в улицах. Пройдя с четверть версты, он сел на извозчика и поехал вперед, но на середине улицы в пролетке ему показалось еще жарче. Он попытался вызвать в себе мысли о вчерашнем разговоре с зятем, но теперь эти мысли уже не волновали его, как утром. Их заслонили впечатления выхода из острога и шествия партии. Главное же - было томительно жарко. У забора, в тени деревьев, сняв фуражки, стояли два мальчика-реалиста над присевшим перед ними на коленки мороженником. Один из мальчиков уже наслаждался, обсасывая роговую ложечку, другой дожидался верхом накладываемого чем-то желтым стаканчика. - Где бы тут напиться? - спросил Нехлюдов своего извозчика, почувствовав непреодолимое желание освежиться. - Сейчас тут трактир хороший, - сказал извозчик и, завернув за угол, подвез Нехлюдова к подъезду с большой вывеской. Пухлый приказчик в рубахе за стойкой и бывшие когда-то белыми половые, за отсутствием посетителей сидевшие у столов, с любопытством оглядели непривычного гостя и предложили свои услуги. Нехлюдов спросил сельтерской воды и сел подальше от окна к маленькому столику с грязной скатертью. Два человека сидели за столом за чайным прибором и белого стекла бутылкой, обтирали со лбов испарину и что-то миролюбиво высчитывали. Один из них был черный и плешивый, с таким же бордюром черных волос на затылке, какой был у Игнатья Никифоровича. Впечатление это напомнило Нехлюдову опять вчерашний разговор с зятем и свое желание повидаться с ним и сестрой до отъезда. "Едва ли успею до поезда, - подумал он. - Лучше напишу письмо". И, спросив бумаги, конверт и марку, он стал, прихлебывая свежую шипучую воду, обдумывать, что он напишет. Но мысли его разбегались, и он никак не мог составить письма. "Милая Наташа, не могу уехать под тяжелым впечатлением вчерашнего разговора с Игнатьем Никифоровичем..." - начал он. "Что же дальше? Просить простить за то, что я вчера сказал? Но я сказал то, что думал. И он подумает, что я отрекаюсь. И потом это его вмешательство в мои дела... Нет, не могу", - и, почувствовав поднявшуюся опять в нем ненависть к этому чуждому, самоуверенному, не понимающему его человеку, Нехлюдов положил неконченое письмо в карман и, расплатившись, вышел на улицу и поехал догонять партию. Жара еще усилилась. Стены и камни точно дышали жарким воздухом. Ноги, казалось, обжигались о горячую мостовую, и Нехлюдов почувствовал что-то вроде обжога, когда он голой рукой дотронулся до лакированного крыла пролетки. Лошадь вялой рысцой, постукивая равномерно подковами по пыльной и неровной мостовой, тащилась по улицам; извозчик беспрестанно задремывал; Нехлюдов же сидел, ни о чем не думая, равнодушно глядя перед собою. На спуске улицы, против ворот большого дома, стояла кучка народа и конвойный с ружьем. Нехлюдов остановил извозчика. - Что это? - спросил он у дворника. - С арестантом что-то. Нехлюдов сошел с пролетки и подошел к кучке людей. На неровных камнях покатой у тротуара мостовой лежал головой ниже ног широкий немолодой арестант с рыжей бородой, красным лицом и приплюснутым носом, в сером халате и таких же штанах. Он лежал навзничь, раскрыв ладонями книзу покрытые веснушками руки, и после больших промежутков, равномерно подергиваясь высокой и могучею грудью, всхлипывал, глядя на небо остановившимися, налитыми кровью глазами. Над ним стояли нахмуренный городовой, разносчик, почтальон, приказчик, старая женщина с зонтиком и стриженый мальчик с пустой корзиной. - Ослабели, сидевши в замке, расслабли, а их ведут в самое пекло, - осуждал кого-то приказчик, обращаясь к подошедшему Нехлюдову. - Помрет, должно, - говорила плачущим голосом женщина с зонтиком. - Развязать рубаху надо, - сказал почтальон. Городовой стал дрожащими толстыми пальцами неловко распускать тесемки на жилистой красной шее. Он был, видимо, взволнован и смущен, но все-таки счел нужным обратиться к толпе. - Чего собрались? И так жарко. От ветра стали. - Должен доктор свидетельствовать. Которых слабых оставлять. А то повели чуть живого, - говорил приказчик, очевидно щеголяя своим знанием порядков. Городовой, развязав тесемки рубахи, выпрямился и оглянулся. - Разойдитесь, говорю. Ведь не ваше дело, чего не видали? - говорил он, обращаясь за сочувствием к Нехлюдову, но, не встретив в его взгляде сочувствия, взглянул на конвойного. Но конвойный стоял в стороне и, оглядывая свой сбившийся каблук, был совершенно равнодушен к затруднению городового. - Чье дело, те не заботятся. Людей морить разве порядок? - Арестант - арестант, а все человек, - говорили в толпе. - Положите ему голову выше да воды дайте, - сказал Нехлюдов. - За водой пошли, - отвечал городовой и, взяв под мышки арестанта, с трудом перетащил туловище повыше. - Что за сборище? - послышался вдруг решительный, начальственный голос, и к собравшейся вокруг арестанта кучке людей быстрыми шагами подошел околоточный в необыкновенно чистом и блестящем кителе и еще более блестящих высоких сапогах. - Разойтись! Нечего тут стоять! - крикнул он на толпу, еще не видя, зачем собралась толпа. Подойдя же вплоть и увидав умирающего арестанта, он сделал одобрительный знак головой, как будто ожидая этого самого, и обратился к городовому: - Как так? Городовой доложил, что шла партия, и арестант упал, конвойный приказал оставить. - Так что же? В участок надо. Извозчика. - Побежал дворник, - сказал городовой, прикладывая руку к козырьку. Приказчик что-то начал было о жаре. - Твое дело это? А? Иди своей дорогой, - проговорил околоточный и так строго взглянул на него, что приказчик замолк. - Воды надо дать выпить, - сказал Нехлюдов. Околоточный строго взглянул и на Нехлюдова, но ничего не сказал. Когда же дворник принес в кружке воду, он велел городовому предложить арестанту. Городовой поднял завалившуюся голову и попытался влить воду в рот, но арестант не принимал ее; вода выливалась по бороде, моча на груди куртку и посконную пыльную рубаху. - Вылей на голову! - скомандовал околоточный, и городовой, сняв блинообразную шапку, вылил воду и на рыжие курчавые волосы, и на голый череп. Глаза арестанта, как будто испуганно, больше открылись, но положение его не изменилось. По лицу его текли грязные потоки от пыли, но рот так же равномерно всхлипывал, и все тело вздрагивало. - А этот что ж? Взять этого, - обратился околоточный к городовому, указывая на нехлюдовского извозчика. - Давай! Эй, ты! - Занят, - мрачно, не поднимая глаз, проговорил извозчик. - Это мой извозчик, - сказал Нехлюдов, - но возьмите его. Я заплачу, - прибавил он, обращаясь к извозчику. - Ну, чего стали? - крикнул околоточный. - Берись! Городовой, дворники и конвойный подняли умирающего, понесли к пролетке и посадили на сиденье. Но он не мог сам держаться: голова его заваливалась назад, и все тело съезжало с сиденья. - Клади лежмя! - скомандовал околоточный. - Ничего, ваше благородие, я так довезу, - сказал городовой, твердо усаживаясь рядом с умирающим на сиденье и обхватывая его сильной правой рукой под мышку. Конвойный поднял обутые в коты без подверток ноги и поставил и вытянул их под козла. Околоточный оглянулся и, увидав на мостовой блинообразную шапку арестанта, поднял ее и надел на завалившуюся назад мокрую голову. - Марш! - скомандовал он. Извозчик сердито оглянулся, покачал головой и, сопутствуемый конвойным, тронулся шагом назад к частному дому. Сидевший с арестантом городовой беспрестанно перехватывал спускавшееся с качавшейся во все стороны головой тело. Конвойный, идя подле, поправлял ноги. Нехлюдов пошел за ними. ![]() |