Володя лежал с ногами на диване и, облокотившись на руку, читал какой-то французский роман, когда я, после вечерних классов, по своему обыкновению, вошел к нему в комнату. Он на секунду приподнял голову, чтобы взглянуть на меня, и снова принялся за чтение - движение самое простое и естественное, но которое заставило меня покраснеть. Мне показалось, что во взгляде его выражался вопрос, зачем я пришел сюда, а в быстром наклонении головы желание скрыть от меня значение взгляда. Эта склонность придавать значение самому простому движению составляла во мне характеристическую черту того возраста. Я подошел к столу и тоже взял книгу; но, прежде чем начал читать ее, мне пришло в голову, что как-то смешно, что мы, не видавшись целый день, ничего не говорим друг другу. - Что, ты дома будешь нынче вечером? - Не знаю, а что? - Так, - сказал я и, замечая, что разговор не клеится, взял книгу и начал читать. Странно, что с глазу на глаз мы по целым часам проводили молча с Володей, но достаточно было только присутствия даже молчаливого третьего лица, чтобы между нами завязывались самые интересные и разнообразные разговоры. Мы чувствовали, что слишком хорошо знаем друг друга. А слишком много или слишком мало знать друг друга одинаково мешает сближению. - Володя дома? - послышался в передней голос Дубкова. - Дома, - сказал Володя, спуская ноги и кладя книгу на стол. Дубков и Нехлюдов, в шинелях и шляпах, вошли в комнату. - Что ж, едем в театр, Володя? - Нет, мне некогда, - отвечал Володя, краснея. - Ну, вот еще! поедем, пожалуйста. - Да у меня и билета нет. - Билетов сколько хочешь у входа. - Погоди, я сейчас приду, - уклончиво отвечал Володя и, подергивая плечом, вышел из комнаты. Я знал, что Володе очень хотелось ехать в театр, куда его звал Дубков; что он отказывался потому только, что у него не было денег, и что он вышел затем, чтобы у дворецкого достать взаймы пять рублей до будущего жалованья. - Здравствуйте, дипломат! - сказал Дубков, подавая мне руку. Приятели Володи называли меня дипломатом, потому что раз, после обеда у покойницы бабушки, она как-то при них, разговорившись о нашей будущности, сказала, что Володя будет военный, а что меня она надеется видеть дипломатом, в черном фраке и с прической a la coq, составлявшей, по ее мнению, необходимое условие дипломатического звания. - Куда это ушел Володя? - спросил меня Нехлюдов. - Не знаю, - отвечал я, краснея при мысли, что они, верно, догадываются, зачем вышел Володя. - Верно, у него денег нет! правда? О! дипломат! - прибавил он утвердительно, объясняя мою улыбку. - У меня тоже нет денег, а у тебя есть, Дубков? - Посмотрим, - сказал Дубков, доставая кошелек и ощупывая в нем весьма тщательно несколько мелких монет своими коротенькими пальцами. - Вот пятацок, вот двугривеницик, а то ффффю! - сказал он, делая комический жест рукою. В это время Володя вошел в комнату. - Ну что, едем? - Нет. - Как ты смешон! - сказал Нехлюдов, - отчего ты не скажешь, что у тебя нет денег. Возьми мой билет, коли хочешь. - А ты как же? - Он поедет к кузинам в ложу, - сказал Дубков. - Нет, я совсем не поеду. - Отчего? - Оттого, что, ты знаешь, я не люблю сидеть в ложе. - Отчего? - Не люблю, мне неловко. - Опять старое! не понимаю, отчего тебе может быть неловко там, где все тебе очень рады. Это смешно, mon cher*). ------- *) мой дорогой (фр.). - Что ж делать, si e suis timide!*) Я уверен, ты в жизни своей никогда не краснел, а я всякую минуту, от малейших пустяков! - сказал он, краснея в это же время. ---------- *) если я застенчив! (фр.) - Savez vous, d'ou vient vorte timidite?.. d'un exces d'amour propre, mon cher*), - сказал Дубков покровительственным тоном. -------- *) Знаете, отчего происходит ваша застенчивость?.. от избытка самолюбия, мой дорогой (фр.). - Какой тут exces d'amour propre! - отвечал Нехлюдов, задетый за живое. - Напротив, я стыдлив оттого, что у меня слишком мало amour propre; мне все кажется, напротив, что со мной неприятно, скучно... от этого... - Одевайся же, Володя! - сказал Дубков, схватывая его за плечи и снимая с него сюртук. - Игнат, одеваться барину! - От этого со мной часто бывает... - продолжал Нехлюдов. Но Дубков уже не слушал его. "Трала-ла та-ра-ра-ла-ла", - запел он какой-то мотив. - Ты не отделался, - сказал Нехлюдов, - я тебе докажу, что стыдливость происходит совсем не от самолюбия. - Докажешь, ежели поедешь с нами. - Я сказал, что не поеду. - Ну, так оставайся тут и доказывай дипломату, а мы приедем, он нам расскажет. - И докажу, - возразил Нехлюдов с детским своенравием, - только приезжайте скорей. - Как вы думаете: я самолюбив? - сказал он, подсаживаясь ко мне. Несмотря на то, что у меня на этот счет было составленное мнение, я так оробел от этого неожиданного обращения, что не скоро мог ответить ему. - Я думаю, что да, - сказал я, чувствуя, как голос мой дрожит и краска покрывает лицо при мысли, что пришло время доказать ему, что я умный, - я думаю, что всякий человек самолюбив, и все то, что ни делает человек, - все из самолюбия. - Так что же, по-вашему, самолюбие? - сказал Нехлюдов, улыбаясь несколько презрительно, как мне показалось. - Самолюбие, - сказал я, - есть убеждение в том, что я лучше и умнее всех людей. - Да как же могут быть все в этом убеждены? - Уж я не знаю, справедливо ли или нет, только никто, кроме меня, не признается; я убежден, что я умнее всех на свете, и уверен, что вы тоже уверены в этом. - Нет, я про себя первого скажу, что я встречал людей, которых признавал умнее себя, - сказал Нехлюдов. - Не может быть, - отвечал я с убеждением. - Неужели вы в самом деле так думаете? - сказал Нехлюдов, пристально вглядываясь в меня. - Серьезно, - отвечал я. И тут мне вдруг пришла мысль, которую я тотчас же высказал: - Я вам это докажу. Отчего мы самих себя любим больше других?.. Оттого, что мы считаем себя лучше других, более достойными любви. Ежели бы мы находили других лучше себя, то мы бы и любили их больше себя, а этого никогда не бывает. Ежели и бывает, то все-таки я прав, - прибавил я с невольной улыбкой самодовольствия. Нехлюдов помолчал с минуту. - Вот я никак не думал, чтобы вы были так умны! - сказал он мне с такой добродушной, милой улыбкой, что вдруг мне показалось, что я чрезвычайно счастлив. Похвала так могущественно действует не только на чувство, но и на ум человека, что под ее приятным влиянием мне показалось, что я стал гораздо умнее, и мысли одна за другой с необыкновенной быстротой набирались мне в голову. С самолюбия мы незаметно перешли к любви, и на эту тему разговор казался неистощимым. Несмотря на то, что наши рассуждения для постороннего слушателя могли показаться совершенной бессмыслицею - так они были неясны и одно-сторонни, - для нас они имели высокое значение. Души наши так хорошо были настроены на один лад, что малейшее прикосновение к какой-нибудь струне одного находило отголосок в другом. Мы находили удовольствие именно в этом соответственном звучании различных струн, которые мы затрогивали в разговоре. Нам казалось, что недостает слов и времени, чтобы выразить друг другу все те мысли, которые просились наружу. ![]() |