Предположение мое тотчас же подтвердилось. Капитан Крафт попросил водки, назвав ее горилкой, и ужасно крякнул и закинул голову, выпивая рюмку.

- Что, господа, поколесовали мы нынче по равнинам Чечни... - начал было он, но, увидав дежурного офицера, тотчас замолчал, предоставив майору отдавать свои приказания.

- Что, вы обошли цепь?

- Обошел-с.

- А секреты высланы?

- Высланы-с.

- Так вы передайте приказание ротным командирам, чтобы были как можно осторожнее.

- Слушаю-с.

Майор прищурил глаза и глубокомысленно задумался. - Да скажите, что люди могут теперь варить кашу.

- Они уж варят.

- Хорошо. Можете итти-с.

- Ну-с, так вот мы считали, что нужно офицеру, - продолжал майор со снисходительной улыбкой обращаясь к нам. - Давайте считать.

- Нужно вам один мундир и брюки... так-с?

- Так-с.

- Это, положим, пятьдесят рублей на два года, стало быть, в год двадцать пять рублей на одежду; потом на еду, каждый день по два абаза... так-с?

- Так-с; это даже много.

- Ну, да я кладу. Ну, на лошадь с седлом для ремонта 30 руб. - вот и все.

Выходит всего 25 да 120 да 30=175. Все вам остается еще на роскошь, на чай и на сахар, на табак - рублей двадцать. Изволите видеть?.. Правда, Николай Федорыч?

- Нет-с. Позвольте, Абрам Ильич! - робко сказал адъютант: - ничего-с на чай и сахар не останется. Вы кладете одну пару на два года, а тут по походам панталон не наготовишься; а сапоги? я ведь почти каждый месяц пару истреплю-с. Потом-с белье-с, рубашки, полотенца, подвертки: все ведь это нужно купить-с. А как сочтешь, ничего не останется-с. Это, ей-Богу-с, Абрам Ильич!

- Да, подвертки прекрасно носить, - сказал вдруг Крафт после минутного молчания, с особенной любовью произнося слово подвертки: - знаете, просто, по-русски.

- Я вам скажу, - заметил Тросенко: - как ни считай, все выходит, что нашему брату зубы на полку класть приходится, а на деле выходит, что все живем, и чай пьем, и табак курим, и водку пьем. Послужишь с мое, - продолжал он, обращаясь к прапорщику: - тоже выучишься жить. Ведь знаете, господа, как он с денщиками обращается?

И Тросенко, помирая со смеху, рассказал нам всю историю прапорщика с своим денщиком, хотя мы все ее тысячу раз слышали.

- Да ты что, брат, таким розаном смотришь? - продолжал он, обращаясь к прапорщику, который краснел, потел и улыбался, так что жалко было смотреть на него. - Ничего, брат, и я такой же был, как ты, а теперь, видишь, молодец стал.

Пусти-ка сюда какого молодчика из России - видали мы их, - так у него тут и спазмы, и ревматизмы какие-то сделались бы; а я вот, сел тут - мне здесь и дом, и постель, и все. Видишь...

При этом он выпил еще рюмку водки.

- А? - прибавил он, пристально глядя в глаза Крафту.

- Вот это я уважаю! вот это истинно старый кавказец! Позвольте вашу руку.

И Крафт растолкал всех нас, продрался к Тросенке и, схватив его руку, потряс ее с особенным чувством.

- Да, мы можем сказать, что испытали здесь всего, - продолжал он: - в сорок пятом году... ведь вы изволили быть там, капитан? Помните ночь с 12 на 13, когда по коленки в грязи ночевали, а на другой день пошли на завалы? Я тогда был при главнокомандующем, и мы 15 завалов взяли в один день. Помните, капитан?

Тросенко сделал головой знак согласия и, выдвинув вперед нижнюю губу, зажмурился.

- Изволите видеть... - начал Крафт чрезвычайно одушевленно, делая руками неуместные жесты и обращаясь к майору.

Но майор, должно быть, неоднократно слышавший уже этот рассказ, вдруг сделал такие мутные, тупые глаза, глядя на своего собеседника, что Крафт отвернулся от него и обратился ко мне и Болхову, попеременно глядя то на того, то на другого.

На Тросенку же он ни разу не взглянул во время всего своего рассказа.

- Вот изволите видеть, как вышли мы утром, главнокомандующий и говорит мне:

"Крафт! возьми эти завалы". Знаете, наша военная служба, без рассуждений - руку к козырьку. "Слушаю, ваше сиятельство!" и пошел. Только, как мы подошли к первому завалу, я обернулся и говорю солдатам: "Ребята! не робеть! В оба смотреть! Кто отстанет, своей рукой изрублю". С русским солдатом, знаете, надо просто. Только вдруг граната... я смотрю, один солдат, другой солдат, третий солдат, потом пули... взжинь! взжинь! взжинь!.. Я говорю: "Вперед, ребята, за мной!" Только мы подошли, знаете, смотрим, я вижу тут, как это... знаете... как это называется? - и рассказчик замахал руками, отыскивая слово.

- Обрыв, - подсказал Болхов.

- Нет... Ах, как это? Боже мой! ну, как это?.. обрыв, - сказал он скоро. - Только ружья наперевес... ура! та-ра-та-та-та! Неприятеля ни души. Знаете, все удивились. Только хорошо: идем мы дальше - второй завал. Это совсем другое дело.

У нас уж ретивое закипело, знаете. Только подошли мы, смотрим, я вижу, второй завал - нельзя итти. Тут... как это, ну, как называется этакая... Ах! как это...

- Опять обрыв, - подсказал я.

- Совсем нет, - продолжал он с сердцем: - не обрыв, а... ну, вот, как это называется, - и он сделал рукой какой-то нелепый жест. - Ах, Боже мой! как это...

Он, видимо, так мучился, что невольно хотелось подсказать ему.

- Река, может, - сказал Болхов.

- Нет, просто обрыв. Только мы туда, тут, поверите ли, такой огонь - ад...

В это время за балаганом кто-то спросил меня. Это был Максимов. А так как за прослушанием разнообразной истории двух завалов мне оставалось еще тринадцать, я рад был придраться к этому случаю, чтобы пойти к своему взводу. Тросенко вышел вместе со мной. "Все врет, - сказал он мне, когда мы на несколько шагов отошли от балагана: - его и не было вовсе на завалах", и Тросенко так добродушно расхохотался, что и мне смешно стало.