<!<wbparam bottomwblocate="bottom.htm" bottomwbheight="6" topwbxsl="head.xsl" topwbxml="<autor>Алексей Феофилактович. Писемский</autor><caption>I</caption><label>Тысяча душ</label>" topwbheight="66">!>
 

Калинович был назначен именно в ту губернию, в которой некогда был

ничтожным училищным смотрителем. Читателю, может быть, небезызвестно, что

всякая губерния у нас имеет свою собственную политику, не имеющую, конечно,

никакой связи с той, которая печатается в "Debats"{356}, в "Siecle"{356} и

"Times"{356}. Нам решительно все равно, кто царствует во Франции - Филипп

или Наполеон, английскую королеву хоть замуж выдавайте за турецкого султана,

только чтоб рекрутского набору не было. Но зато очень чувствительно и близко

нашему сердцу, кто нами заведывает, кто губернатор наш. Об этой политике,

выпив в трактире или погребке, толкуют секретари, столоначальники и прочая

мелкая приказная братия, толкуют с пеной у рта от душевного волнения, имея

на то полное нравственное право, потому что от этой политики у них шиворотки

трещат. Образованное дворянство тоже рассуждает об этой политике с гораздо

более душевным участием, чем о той, которую читает в газетах. Политика эта

условливает действия разных ведомств и по большей части направляет известным

образом нелицеприятное прокурорское око{355}.

Колебание и неустойчивость в этой политике хуже всего для так

называемых благонамеренных людей. Будь хоть зверь, да один, по крайней мере

можно, бывает, лад вызнать; и я с удовольствием могу сказать, что избранная

нами губерния в этом случае благоденствовала: пятнадцать уже лет управлял ею

генерал-лейтенант Базарьев. Губернии было хорошо, и ему было хорошо, хотя,

конечно, нет в жизни пути, а тем более пути губернаторского, без терния; а

потому и на долю генерал-лейтенанта тоже выпало несколько шипов. Были у него

довольно серьезные неприятности с губернским предводителем по случаю

манкировки визитов, которую дозволила себе сделать губернаторша,

действительно державшая себя, ко вреду мужа, какой-то царицей; но

губернатор, благодаря своей открытой и вполне губернаторской жизни, так умел

сойтись с дворянами, что те, собственно в угоду ему, прокатили на первой же

баллотировке губернского предводителя на вороных. Вздумал было потом

поершиться против него один из прокуроров и на личные предложения начальника

губернии стал давать по губернскому правлению протесты, но кончил тем, что,

для пользы службы, был переведен в другую, дальнюю губернию. Наконец,

последняя и самая серьезная битва губернатора была с бывшим

вице-губернатором, который вначале был очень удобен, как человек совершенно

бессловесный, бездарный и выведенный в люди потому только, что женился на

побочной внуке какого-то вельможи, но тут вдруг, точно белены объевшись,

начал, ни много ни мало, теснить откуп, крича и похваляясь везде, что он

уничтожит губернатора с его целовальниками, так что некоторые слабые умы

поколебались и почти готовы были верить ему, а несколько человек

неблагонамеренных протестантов как-то уж очень смело и весело подняли голову

- но ненадолго. Базарьев во все это время так себя держал, что будто бы даже

не знал ничего, и предоставил толстому Четверикову, откупщику целой

губернии, самому себя обстаивать, который повернул дело таким образом, что

через три же недели вице-губернатор был причислен к печальному сонму

"состоящих при министерстве", а губернатору в ближайший новый год дана была

следующая награда. Словом, как золото, очищающееся в горниле, выходил таким

образом старик из всех битв своих в новом блеске власти, и последняя победа

его явно уже доказала крепость его в Петербурге и окончательно утвердила к

нему любовь и уважение на месте. Видимо, что он был несломим; но в высшем

моменте развития каждой славы, как хотите, всегда есть что-то зловещее и

роковое... Вопрос о том, что какого сорта птица новый вице-губернатор,

как-то особенно болезненно и с каким-то опасением отозвался во многих умах.

Ответы, впрочем, последовали самые благоприятные.

Всякого, как известно, начальника у нас сопровождают сзади и спереди

хвосты, известные под именем своих чиновников, в лице которых не свои

чиновники уже заранее зрят смерть. Нашему вице-губернатору предшествовал на

этот раз приглашенный им из департамента очень еще молодой человек, но уже с

геморроидальным цветом лица, одетый франтом, худощавый и вообще очень

похожий своим тоном и манерами на Калиновича, когда тот был молод, и, может

быть, такой же будущий вице-губернатор, но пока еще только, как говорили,

будущий секретарь губернского правления. Сам же молодой человек, заметно

неболтливый, как все петербуржцы, ни слова не намекал на это и занимался

исключительно наймом квартиры вице-губернатору, для которой выбрал в лучшей

части города, на набережной, огромный каменный дом и стал его отделывать.

- Богач, видно, новый вице-губернатор! - разнеслось по городу.

- Станет побирать, коли так размахивает! - решили другие в уме; но

привести все это в большую ясность рискнул первый губернский архитектор -

человек бы, кажется, с лица глупый и часть свою скверно знающий, но имевший

удивительную способность подделываться к начальникам еще спозаранку, когда

еще они были от него тысячи на полторы верст. Не стесняясь особенно

приличиями, он явился на постройку, отрекомендовал себя молодому человеку и

тут же начал:

- Для его высокородия изволите изготовлять помещение?

- Для его высокородия, - отвечал молодой человек, не выпуская изо рта

папироски.

- Мастеровые здесь чрезвычайно затруднительны и дороги, - продолжал

архитектор.

- Нет, ничего, - отвечал молодой человек нехотя и глядя на концы своих

глянцевитых сапог.

Архитектор сделал глубокомысленную мину.

- Посредством арестантской роты не угодно ли будет его высокородию

приказать произвести им работу? Начальник этой команды, капитан Тимков, мой

несколько подчиненный и прекраснейший человек. Он для многих значительных

лиц, из ближайшего начальства, берет это на себя, потому что это ничего ему

не стоит. Теперь на какую-нибудь работу требуется пятнадцать человек, он в

книге их с платой и запишет, а отпустит их сорок. Что их, разбойников,

жалеть! По закону даже следует их стараться занимать и утруждать. И если его

высокородию угодно будет, я сейчас же могу сделать это распоряжение.

- Нет, его высокородию это будет неугодно, - отвечал молодой человек с

явной уж насмешкой и, бросив на пол окурок папироски, ушел в другие комнаты.

Точно несолоно поевши, вышел архитектор на улицу.

- Скверно! - проговорил он и, сев на пролетку, поехал в свою комиссию.

- Сейчас с вице-губернаторской квартиры; присылали тоже, чтоб посмотрел

кое-что, - начал он.

- Ну что, батюшка? Какие слухи? - спросил штаб-офицер.

- А что слухи? По всему, что я видел и слышал, так человек должен быть

бесподобный и строгих правил, - отвечал архитектор.

- Отличнейший, говорят, человек! - прошепелявил депутат от дворянства

своим суконным языком, оставивший даже для этого "Северную пчелку", которую

читал с самого утра.

Хвалить на первых порах начальника составляет один из самых характерных

признаков чиновников, и только в этом случае они могут быть разделены на три

разряда: одни - это самые молодые и самые, надобно сказать, благородные,

которые хвалят так, сами не зная за что... потому только, что новый, а не

старый, который одной своей начальнической физиономией надоел им хуже

горькой редьки. Вторые - дипломаты, которые в душе вообще не любят

начальников, но хвалят потому, что все-таки лучше: неизвестно, кого еще

приблизит к себе, может быть, и меня - так чтоб после не пришлось менять

шкуры. Наконец, третий разряд, самый простодушный, подлость которых даже

бескорыстна и составляет какое-то лирическое движение их сердец. Они хвалят

потому только, что это начальник, которого они и в самом деле любят

искренно! Секретарь комиссии был именно такой человек. Слышав похвалу членов

новому вице-губернатору, он пришел даже в какое-то умиление и, не могши

утерпеть от полноты чувств, тотчас рассказал о том всей канцелярии, которая,

в свою очередь, разнесла это по деревянным домишкам, где жила и питалась, а

вечером по трактирам и погребкам, где выпивала. Из прочих канцелярий

чиновники также слышали что-то вроде того, и двое писцов губернского

правления, гонимые прежним вице-губернатором, пришли в такой восторг, что

тут же, в трактире, к удовольствию публики, принялись бороться - сначала

шутя, но, разгорячившись, разорвали друг у друга манишки, а потом

разодрались в кровь и были взяты в полицию. Даже старушонки-приказничихи

переговорили в церквах у заутрени с такими же старушонками о батюшке новом

вице-губернаторе, а которые помоложе - трезвонили о нем на рынке. "Хороший,

говорят, сударыня, человек! Очень хороший, и служащие у нас все рады тому!"

- говорили они своим знакомым. "Да как, сударыня, не радоваться?..

Помилуйте! Худой ли человек, или хороший!" - отвечали им на то, и так далее:

все интересовались, и все хвалили.

В более высшей среде общества распространилась не менее лестная молва о

Калиновиче, тем более вероятная, что вышла от самого почти губернатора. По

четвергам у него издавна были заведены маленькие вечера, на которые

собственно собирался его маленький двор, то есть самые близкие люди. В один

из них была, по обыкновению, председательша казенной палаты, чрезвычайно

милая и молодых еще лет дама. Сама губернаторша сравнительно с ней была

гораздо старее, но зато имела чрезвычайно величественную наружность и как бы

рождена была делать парадные выходы и сидеть в своей губернаторской

гостиной, где по задней стене сделано было даже возвышение, на которое

иногда она взбиралась, чтоб быть еще представительней, напоминая собой в

этом случае худощавых театральных герцогинь в бархатных платьях, которых

выводят в операх и балетах с толстыми икрами герцоги и сажают на золотое

кресло, чтоб посмотреть и полюбоваться на танцующую толпу. Обе дамы терпеть

не могли друг друга, и дружба их была чисто дипломатическая; но, чтоб

заявить простоту своих отношений, они обе работали.

Из мужчин был предводитель, которого мы когда-то встретили у князя и

который в последнее время, воспылавши нестерпимым желанием получить Анну с

короною на шею, сильно заискивал в губернаторе и торчал у него обыкновенно с

утра до ночи, когда только его пускали. Подальше прочих сидел совсем свой

человек, правитель канцелярии, господин, начинавший уже разъедаться, но все

еще не привыкший сидеть не съежившись в губернаторских апартаментах. Он,

между прочим, имел обязанность при каждом мановении головы хозяйки

вскакивать и выходить на цыпочках в залу, чтоб приказать людям подавать чай

или мороженое. Жена его, молоденькая и краснощекая дама, сидела тоже с

работою, но губернаторша не обращала на нее никакого внимания; зато очень

умильно взглядывал на нее сам губернатор - замечательно еще бодрый старик, в

сюртуке нараспашку, с болтающимися густыми эполетами и вообще в такой мере

благообразный, что когда он стоял в соборе за обедней в белых штанах и

ботфортах, то многие из очень милых дам заверяли, что в него решительно

можно еще влюбиться. Молоденькая правительша канцелярии, говорят, лучше всех

понимала эту возможность. Между всеми этими лицами нельзя сказать, чтоб

беседа была одушевленная. Дамы, как известно, в генеральских чинах, - не

пансионерки, не разболтаются. Предводитель был все-таки немного навытяжке;

сам же губернатор, только что утвердивший целую кипу журналов губернского

правления, был какой-то усталый.

- Не хотите ли сигары? - отнесся он к предводителю.

- Дам не беспокоит ли это? - спросил тот, принимая из рук губернатора

сигару.

- Пожалуйста! Он меня уж приучил, - разрешила хозяйка.

- Сигары недурны, - произнес губернатор.

- Отличнейшие! - подхватил предводитель, намахивая себе рукой струю

дыма на нос и не без зависти думая сам собой: "Хорошо курить такие, как

откупщик тебе тысячами презентует!"

Часов в десять приехал инженерный поручик Ховский, очень любимый

губернаторшей за то, что мастерски играл на фортепьяно; он дал, наконец,

несколько интересную тему для разговора.

- Сейчас, ваше превосходительство, я с пристани. Вещи

вице-губернаторские привезли, - обратился он прямо к губернатору.

- А! - произнес тот.

- Превосходные! - продолжал поручик, обращаясь уже более к дамам. -

Мебель обита пунцовым бархатом, с черными цветами - вещь, кажется, очень

обыкновенная, но в работе это дивно как хорошо! Потом эти канделябры, люстры

и, наконец, огромнейшие картины фламандской школы! Я посмотрел на некоторые,

и, конечно, судить трудно, но, должно быть, оригиналы - чудо, что такое!

- Какое ж тут чудо? У кого же этого нет? - заметила вскользь

председательша, никак не хотевшая допустить мысли, чтоб у кого-нибудь могла

быть гостиная лучше ее.

Предводитель между тем как бы сам с собой улыбался.

- Не знаю, ваше превосходительство, - начал он нерешительным тоном, -

какие вы имеете сведения, а я, признаться сказать, ехавши сюда, заезжал к

князю Ивану. Новый вице-губернатор в родстве с ним по жене - ну, и он ужасно

его хвалит: "Одно уж это, говорит, человек с таким состоянием... умный,

знающий... человек с характером, настойчивый..." Не знаю, может быть, по

родству и прибавляет.

- Ни слова! Нисколько! - подтвердил губернатор. - Это забелка - лучший

человек в министерстве, какого именно я просил, потому что пора же мне иметь

помощника, какого я желаю.

- Уж именно, ваше превосходительство, потому что вы только и желаете

того, чтоб как было к лучшему, - произнес предводитель.

- Чтоб как к лучшему - только! - подтвердил губернатор.

При разговоре этом правитель канцелярии обратился воем телом своим в

слух, и когда предводитель перед началом карточной партии остановился у

стола, он подошел к нему.

- О вице-губернаторе с его превосходительством изволили говорить? -

спросил он.

- Да, старик ваш доволен, - отвечал тот.

- Как не быть довольну, помилуйте! - подхватил с умильною физиономией

правитель. - У его превосходительства теперь по одной канцелярии тысячи

бумаг, а теперь они по крайней мере по губернскому правлению будут покойны,

зная, какой там человек сидит - помилуйте! А хоть бы и то: значит, уважаются

представления - какого сами выбрали себе человека, такого и дали. Это очень

важно-с.

- Как же не важно! Сила, значит, - заметил предводитель.

- Сила большая-с; слава богу, можно нам служить усердно и покойно! -

подхватил правитель канцелярии, зажмуривая глаза.

Сыграв маленькую пульку у губернатора, предводитель уехал к другому

предводителю, у которого в нумере четвертые сутки происходила страшная резня

в банк. Вокруг стола, осыпанного рваными и ломаными картами, сидело

несколько человек игроков. Лица у всех почти были перепачканы мелом,

искажены сдержанными страданиями и радостями, изнурены бессонницею,

попойкою. Кто был в сюртуке, кто в халате, кто в рубашке; однако и тут

переговорили о новом вице-губернаторе.

- Откуда вы? - спросил хозяин, в пух продувшийся и, несмотря на это,

самым сибаритским образом развалившийся на диване.

- От губернатора, - отвечал предводитель с вольнодумной улыбкой. - О

новом вице-губернаторе все говорили.

- Ну, что, батюшка? Что такое? - спросил советник губернского

правления.

- Да что! Старик ваш хвалит, доволен! - отвечал предводитель.

- Это уж не Калиновича ли? - спросил банкомет, совершенно черный

господин и, как видно, вполне желчного и мизантропического характера.

- Да, Калиновича... Что же? - спросил в свою очередь предводитель

несколько обиженным тоном.

Банкомет улыбнулся.

- Он вам задает: хвалят! Он при мне ревизовал нашу губернию, так так

сердечных пробрал, что до новых веников не забудут.

- Ну, уж вы, скептик! - произнес сибарит-хозяин, кутаясь в свой

парижского покроя халат.

- Даст он вам, скептик! И рожа-то у канальи, как у аспида, по

пословице: гнет дуги - не парит, сломает - не тужит.

Словам банкомета никто, однако, не поверил, и добрая молва о Калиновиче

продолжала распространяться.