Он был все тот же, так же щеголевато одет, так же выставлял грудь вперед, так же глупо смотрел в глаза, так же воображал, что хитрит, и был очень доволен собой. Но на этот раз, входя, он как-то странно осмотрелся; что-то особенно осторожное и проницательное было в его взгляде, как будто он что-то хотел угадать но нашим физиономиям. Мигом, впрочем, он успокоился, и самоуверенная улыбка засияла на губах его, та "просительно-наглая" улыбка, которая все-таки была невыразимо гадка для меня.

Я знал давно, что он очень мучил князя. Он уже раз или два приходил при мне. Я... я тоже имел с ним одно сношение в этот последний месяц, но на этот раз я, по одному случаю, немного удивился его приходу.

- Сейчас, - сказал ему князь, не поздоровавшись с ним, и, обратись к нам спиной, стал вынимать из конторки нужные бумаги и счеты. Что до меня, я был решительно обижен последними словами князя; намек на бесчестность Версилова был так ясен (и так удивителен!), что нельзя было оставить его без радикального разъяснения. Но при Стебелькове невозможно было. Я разлегся опять на диване и развернул лежавшую передо мной книгу.

- Белинский, вторая часть! Это - новость; просветиться желаете? - крикнул я князю, и, кажется, очень выделанно.

Он был очень занят и спешил, но на слова мои вдруг обернулся.

- Я вас прошу, оставьте эту книгу в покое, - резко проговорил он.

Это выходило уже из границ, и, главное - при Стебелькове! Как нарочно, Стебельков хитро и гадко осклабился и украдкой кивнул мне на князя. Я отворотился от этого глупца.

- Не сердитесь, князь; уступаю вас самому главному человеку, а пока стушевываюсь...

Я решился быть развязным.

- Это я-то - главный человек? - подхватил Стебельков, весело показывая сам на себя пальцем.

- Да, вы-то; вы самый главный человек и есть, и сами это знаете.

- Нет-с, позвольте. На свете везде второй человек. Я - второй человек. Есть первый человек, и есть второй человек. Первый человек сделает, а второй человек возьмет. Значит, второй человек выходит первый человек, а первый человек - второй человек. Так или не так?

- Может, и так, только я вас, по обыкновению, не понимаю.

- Позвольте. Была во Франции революция, и всех казнили. Пришел Наполеон и все взял. Революция - это первый человек, а Наполеон - второй человек. А вышло, что Наполеон стал первый человек, а революция стала второй человек. Так или не так?

Замечу, между прочим, что в том, что он заговорил со мной про французскую революцию, я увидел какую-то еще прежнюю хитрость его, меня очень забавлявшую: он все еще продолжал считать меня за какого-то революционера и во все разы, как меня встречал, находил необходимым заговорить о чем-нибудь в этом роде.

- Пойдемте, - сказал князь, и оба они вышли в другую комнату. Оставшись один, я окончательно решился отдать ему назад его триста рублей, как только уйдет Стебельков. Мне эти деньги были до крайности нужны, но я решился.

Они оставались там минут десять совсем не слышно и вдруг громко заговорили. Заговорили оба, но князь вдруг закричал, как бы в сильном раздражении, доходившем до бешенства. Он иногда бывал очень вспыльчив, так что даже я спускал ему. Но в эту самую минуту вошел лакей с докладом; я указал ему на их комнату, и там мигом все затихло. Князь быстро вышел с озабоченным лицом, но с улыбкой; лакей побежал, и через полминуты вошел к князю гость.

Это был один важный гость, с аксельбантами и вензелем, господин лет не более тридцати, великосветской и какой-то строгой наружности. Предварю читателя, что князь Сергей Петрович к высшему петербургскому свету все еще не принадлежал настоящим образом, несмотря на все страстное желание свое (о желании я знал), а потому он ужасно должен был ценить такое посещение. Знакомство это, как мне известно было, только что завязалось, после больших стараний князя; гость отдавал теперь визит, но, к несчастию, накрыл хозяина врасплох. Я видел, с каким мучением и с каким потерянным взглядом обернулся было князь на миг к Стебелькову; но Стебельков вынес взгляд как ни в чем не бывало и, нисколько не думая стушевываться, развязно сел на диван и начал рукой ерошить свои волосы, вероятно в знак независимости. Он сделал даже какую-то важную мину, одним словом, решительно был невозможен. Что до меня, разумеется, я и тогда уже умел себя держать и, конечно, не осрамил бы никого, но каково же было мое изумление, когда я поймал тот же потерянный, жалкий и злобный взгляд князя и на мне: он стыдился, стало быть, нас обоих и меня равнял с Стебельковым. Эта идея привела меня в бешенство; я разлегся еще больше и стал перебирать книгу с таким видом, как будто до меня ничего не касается. Напротив, Стебельков выпучил глаза, выгнулся вперед и начал вслушиваться в их разговор, полагая, вероятно, что это и вежливо и любезно. Гость раз-другой глянул на Стебельков; впрочем, и на меня тоже.

Они заговорили о семейных новостях; этот господин когда-то знал мать князя, происходившую из известной фамилии. Сколько я мог заключить, гость, несмотря на любезность и кажущееся простодушие тона, был очень чопорен и, конечно, ценил себя настолько, что визит свой мог считать за большую честь даже кому бы то ни было. Если б князь был один, то есть без нас, я уверен, он был достойнее и находчивее; теперь же что-то особенно дрожавшее в улыбке его, может быть слишком уж любезной, и какая-то странная рассеянность выдавали его.

Еще пяти минут они не сидели, как вдруг еще доложили гостя, и, как нарочно, тоже из компрометирующих. Этого я знал хорошо и слышал о нем много, хотя он меня совсем не знал. Это был еще очень молодой человек, впрочем лет уже двадцати трех, прелестно одетый, хорошего дома и красавчик собой, но - несомненно дурного общества. В прошлом году он еще служил в одном из виднейших кавалерийских гвардейских полков, но принужден был сам подать в отставку, и все знали из каких причин. Об нем родные публиковали даже в газетах, что не отвечают за его долги, но он продолжал еще и теперь свой кутеж, доставая деньги по десяти процентов в месяц, страшно играя в игорных обществах и проматываясь на одну известную француженку. Дело в том, что с неделю назад ему удалось выиграть в один вечер тысяч двенадцать, и он торжествовал. С князем он был на дружеской ноге: они часто вместе и заодно играли; но князь даже вздрогнул, завидев его, я заметил это с своего места: этот мальчик был всюду как у себя дома, говорил громко и весело, не стесняясь ничем и все, что на ум придет, и, уж разумеется, ему и в голову не могло прийти, что наш хозяин так дрожит перед своим важным гостем за свое общество.

Войдя, он прервал их разговор и тотчас начал рассказывать о вчерашней игре, даже еще и не садясь.

- Вы, кажется, тоже были, - оборотился он с третьей фразы к важному гостю, приняв того за кого-то из своих, но, тотчас же разглядев, крикнул:

- Ах, извините, а я вас было принял тоже за вчерашнего!

- Алексей Владимирович Дарзан, Ипполит Александрович Нащокин, - поспешно познакомил их князь; этого мальчика все-таки можно было рекомендовать: фамилия была хорошая и известная, но нас он давеча не отрекомендовал, и мы продолжали сидеть по своим углам. Я решительно не хотел повертывать к ним головы; но Стебельков при виде молодого человека стал радостно осклабляться и видимо угрожал заговорить. Все это мне становилось даже забавно.

- Я вас в прошлом году часто у графини Веригиной встречал, - сказал Дарзан.

- Я вас помню, но вы были тогда, кажется, в военном, - ласково ответил Нащокин.

- Да, в военном, но благодаря... А, Стебельков, уж тут? Каким образом он здесь? Вот именно благодаря вот этим господчикам я и не в военном, - указал он прямо на Стебельков и захохотал. Радостно засмеялся и Стебельков, вероятно приняв за любезность. Князь покраснел и поскорее обратился с каким-то вопросом к Нащокину, а Дарзан, подойдя к Стебелькову, заговорил с ним о чем-то очень горячо, но уже вполголоса.

- Вам, кажется, очень знакома была за границей Катерина Николаевна Ахмакова? - спросил гость князя.

- О да, я знал...

- Кажется, здесь будет скоро одна новость. Говорят, она выходит замуж за барона Бьоринга.

- Это верно! - крикнул Дарзан.

- Вы... наверно это знаете? - спросил князь Нащокина, с видимым волнением и с особенным ударением выговаривая свой вопрос.

- Мне говорили; и об этом, кажется, уже говорят; наверно, впрочем, не знаю.

- О, наверно! - подошел к ним Дарзан, - мне вчера Дубасов говорил; он всегда такие новости первый знает. Да и князю следовало бы знать...

Нащокин переждал Дарзана и опять обратился к князю:

- Она редко стала бывать в свете.

- Последний месяц ее отец был болен, - как-то сухо заметил князь.

- А с похождениями, кажется, барыня! - брякнул вдруг Дарзан.

Я поднял голову и выпрямился.

- Я имею удовольствие лично знать Катерину Николаевну и беру на себя долг заверить, что все скандальные слухи - одна ложь и срам... и выдуманы теми... которые кружились, да не успели.

Так глупо оборвав, я замолчал, все еще смотря на всех с разгоревшимся лицом и выпрямившись. Все ко мне обернулись, но вдруг захихикал Стебельков; осклабился тоже и пораженный было Дарзан.

- Аркадий Макарович Долгорукий, - указал на меня князь Дарзану.

- Ах, поверьте, князь, - открыто и добродушно обратился ко мне Дарзан, - я не от себя говорю; если были толки, то не я их распустил.

- О, я не вам! - быстро ответил я, но уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно, как объяснилось после, тому, что Дарзан назвал меня князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь краснею от мысли, что я, от стыда конечно, не посмел в ту минуту поднять эту глупость и не заявил вслух, что я - просто Долгорукий. Это случилось еще в первый раз в моей жизни. Дарзан в недоумении глядел на меня и на смеющегося Стебельков.

- Ах да! какую это хорошенькую я сейчас встретил у вас на лестнице, востренькая и светленькая? - спросил он вдруг князя.

- Право, не знаю какую, - ответил тот быстро, покраснев.

- Кому же знать? - засмеялся Дарзан.

- Впрочем, это... это могла быть... - замялся как-то князь.

- Это... вот именно их сестрица была, Лизавета Макаровна! - указал вдруг на меня Стебельков. - Потому я их тоже давеча встретил...

- Ах, в самом деле! - подхватил князь, но на этот раз с чрезвычайно солидною и серьезною миной в лице, - это, должно быть, Лизавета Макаровна, короткая знакомая Анны Федоровны Столбеевой, у которой я теперь живу. Она, верно, посещала сегодня Дарью Онисимовну, тоже близкую знакомую Анны Федоровны, на которую та, уезжая, оставила дом...

Это все точно так и было. Эта Дарья Онисимовна была мать бедной Оли, о которой я уже рассказывал и которую Татьяна Павловна приютила наконец у Столбеевой. Я отлично знал, что Лиза у Столбеевой бывала и изредка посещала потом бедную Дарью Онисимовну, которую все у нас очень полюбили; но тогда, вдруг, после этого, впрочем, чрезвычайно дельного заявления князя и особенно после глупой выходки Стебельков, а может быть и потому, что меня сейчас назвали князем, я вдруг от всего этого весь покраснел. К счастью, в эту самую минуту встал Нащокин, чтоб уходить; он протянул руку и Дарзану. В мгновение, когда мы остались одни с Стебельковым, тот вдруг закивал мне на Дарзана, стоявшего к нам спиною, в дверях; я показал Стебелькову кулак.

Через минуту отправился и Дарзан, условившись с князем непременно встретиться завтра в каком-то уже намеченном у них месте - в игорном доме разумеется. Выходя, он крикнул что-то Стебелькову и слегка поклонился и мне. Чуть он вышел, Стебельков вскочил с места и стал среди комнаты, подняв палец кверху:

- Этот барчонок следующую штучку на прошлой неделе отколол: дал вексель, а бланк надписал фальшивый на Аверьянова. Векселек-то в этом виде и существует, только это не принято! Уголовное. Восемь тысяч.

- И наверно этот вексель у вас? - зверски взглянул я на него.

- У меня банк-с, у меня mont de piйtй, a не вексель. Слыхали, что такое mont de piйtй в Париже? хлеб и благодеяние бедным; У меня mont de piйtй...

Князь грубо и злобно остановил его:

- Вы чего тут? Зачем вы сидели?

- А! - быстро закивал глазами Стебельков, - а то? Разве не то?

- Нет-нет-нет, не то, - закричал и топнул князь, - я сказал!

- А ну, если так... так и так. Только это - не так...

Он круто повернулся и, наклоня голову и выгнув спину, вдруг вышел. Князь прокричал ему вслед уже в дверях:

- Знайте, сударь, что я вас нисколько не боюсь!

Он был очень раздражен, хотел было сесть, но, взглянув на меня, не сел. Взгляд его как будто и мне тоже проговорил: "Ты тоже зачем торчишь?"

- Я, князь, - начал было я...

- Мне, право, некогда, Аркадий Макарович, я сейчас еду.

- Одну минутку, князь, мне очень важное; и, во-первых, возьмите назад ваши триста.

- Это еще что такое?

Он ходил, но приостановился.

- То такое, что после всего, что было... и то, что вы говорили про Версилова, что он бесчестен, и, наконец, ваш тон во все остальное время... Одним словом, я никак не могу принять.

- Вы, однако же, принимали целый месяц. Он вдруг сел на стул. Я стоял у стола и одной рукой трепал книгу Белинского, а в другой держал шляпу.

- Были другие чувства, князь... И наконец, я бы никогда не довел до известной цифры... Эта игра... Одним словом, я не могу!

- Вы просто ничем не ознаменовали себя, а потому и беситесь; я бы попросил вас оставить эту книгу в покое.

- Что это значит: "не ознаменовали себя"? И наконец, вы при ваших гостях почти сравняли меня с Стебельковым. - А, вот разгадка! - едко осклабился он. - К тому же вы сконфузились, что Дарзан вас назвал князем.

Он злобно засмеялся. Я вспыхнул:

- Я даже не понимаю... ваше княжество я не возьму и даром...

- Я знаю ваш характер. Как смешно вы крикнули в защиту Ахмаковой... Оставьте книгу!

- Что это значит? - вскричал я тоже.

- О-ставь-те книгу! - завопил он вдруг, свирепо выпрямившись в кресле, точно готовый броситься.

- Это уж сверх всяких границ, - проговорил я и быстро о вышел из комнаты. Но я еще не прошел до конца залы, как он крикнул мне из дверей кабинета:

- Аркадий Макарович, воротитесь! Во-ро-ти-тесь! Во-ро-титесь сейчас!

Я не слушал и шел. Он быстрыми шагами догнал меня, схватил за руку и потащил в кабинет. Я не сопротивлялся!

- Возьмите! - говорил он, бледный от волнения, подавая брошенные мной триста рублей. - Возьмите непременно... иначе мы... непременно!

- Князь, как могу я взять?

- Ну, я у вас прошу прощенья, хотите? Ну, простите меня!..

- Князь, я вас всегда любил, и если вы меня тоже...

- Я - тоже; возьмите...

Я взял. Губы его дрожали.

- Я понимаю, князь, что вы взбешены этим мерзавцем... но я не иначе, князь, возьму, как если мы поцелуемся, как в прежних размолвках...

Говоря это, я тоже дрожал.

- Ну вот нежности, - пробормотал князь, смущенно улыбаясь, но нагнулся и поцеловал меня. Я вздрогнул: в лице его в миг поцелуя я решительно прочел отвращение.

- По крайней мере деньги-то вам принес?..

- Э, все равно.

- Я для вас же...

- Принес, принес.

- Князь, мы были друзьями... и, наконец, Версилов...

- Ну да, да, хорошо!

- И, наконец, я, право, не знаю окончательно, эти триста... Я держал их в руках.

- Берите, бе-ри-те! - усмехнулся он опять, но в улыбке его было что-то очень недоброе. Я взял.