Я проснулся утром часов в восемь, мигом запер мою дверь, сел к окну и стал думать. Так просидел до десяти часов. Служанка два раза стучалась ко мне, но я прогонял ее. Наконец, уже в одиннадцатом часу, опять постучались. Я было закричал опять, но это была Лиза. С нею вошла и служанка, принесла мне кофей и расположилась затоплять печку. Прогнать служанку было невозможно, и все время, пока Фекла накладывала дров и раздувала огонь, я все ходил большими шагами по моей маленькой комнате, не начиная разговора и даже стараясь не глядеть на Лизу. Служанка действовала с невыразимою медленностью, и это нарочно, как все служанки в таких случаях, когда приметят, что они господам мешают при них говорить. Лиза села на стул у окна и следила за мною. - У тебя кофей простынет, - сказала она вдруг. Я поглядел на нее: ни малейшего смущения, полное спокойствие, а на губах так даже улыбка. - Вот женщины! - не вытерпел я и вскинул плечами. Наконец служанка затопила печку и принялась было прибирать, но я с жаром выгнал ее и наконец-то запер дверь. - Скажи мне, пожалуйста, зачем ты опять запер дверь? - спросила Лиза. Я стал перед нею: - Лиза, мог ли я подумать, что ты так обманешь меня! - воскликнул я вдруг, совсем даже не думая, что так начну, и не слезы на этот раз, а почти злобное какое-то чувство укололо вдруг мое сердце, так что я даже не ожидал того сам. Лиза покраснела, но не ответила, только продолжала смотреть мне прямо в глаза. - Постой, Лиза, постой, о, как я был глуп! Но глуп ли? Все намеки сошлись только вчера в одну кучу, а до тех пор откуда я мог узнать? Из того, что ты ходила к Столбеевой и к этой... Дарье Онисимовне? Но я тебя за солнце считал, Лиза, и как могло бы мне прийти что-нибудь в голову? Помнишь, как я тебя встретил тогда, два месяца назад, у него на квартире, и как мы с тобой шли тогда по солнцу и радовались... тогда уже было? Было? Она ответила утвердительным наклонением головы. - Так ты уж и тогда меня обманывала! Тут не от глупости моей, Лиза, тут, скорее, мой эгоизм, а не глупость причиною, мой эгоизм сердца и - и, пожалуй, уверенность в святость. О, я всегда был уверен, что все вы бесконечно выше меня и - вот! Наконец, вчера, в один день сроку, я не успел и сообразить, несмотря на все намеки... Да и не тем совсем я был вчера занят! Тут я вдруг вспомнил о Катерине Николавне, и что-то опять мучительно, как булавкой, кольнуло меня в сердце, и я весь покраснел. Я, естественно, не мог быть в ту минуту добрым. - Да в чем ты оправдываешься? Ты, Аркадий, кажется, в чем-то спешишь оправдаться, так в чем же? - тихо и кротко спросила Лиза, но очень твердым и убежденным голосом. - Как в чем? Да мне-то что теперь делать? - вот хоть бы этот вопрос! А ты говоришь: "в чем же?" Я не знаю, как поступить! Я не знаю, как в этих случаях поступают братья... Я знаю, что заставляют жениться с пистолетом в руке... Поступлю, как надо честному человеку! А я вот и не знаю, как тут надо поступить честному человеку!.. Почему? Потому что мы - не дворяне, а он - князь и делает там свою карьеру; он нас, честных-то людей, и слушать не станет. Мы - даже и не братья с тобой, а незаконнорожденные какие-то, без фамилии, дети дворового; а князья разве женятся на дворовых? О, гадость! И, сверх того, ты сидишь и на меня теперь удивляешься. - Я верю, что ты мучишься, - покраснела опять Лиза, - но ты торопишься и сам себя мучаешь. - Торопишься? Да неужели же я недостаточно опоздал, по-твоему! Тебе ли, тебе ли, Лиза, мне так говорить? - увлекся я наконец полным негодованием. - А сколько я вынес позору, и как этот князь должен был меня презирать! О, мне теперь все ясно, и вся эта картина передо мной: он вполне вообразил, что я уже давно догадался о его связи с тобой, но молчу или даже подымаю нос и похваляюсь "честью" - вот что он даже мог обо мне подумать! И за сестру, за позор сестры беру деньги! Вот что ему было омерзительно видеть, и я его оправдываю вполне: каждый день видать и принимать подлеца, потому что он - ей брат, да еще говорит о чести... это сердце иссохнет, хоть бы и его сердце! И ты все это допустила, ты не предупредила меня! Он до того презирал меня, что говорил обо мне Стебелькову и сам сказал мне вчера, что хотел нас обоих с Версиловым выгнать. А Стебельков-то! "Анна Андреевна ведь - такая же вам сестрица, как и Лизавета Макаровна", да еще кричит мне вслед: "Мои деньги лучше". А я-то, я-то нахально разваливался у него на диванах и лез, как ровня, к его знакомым, черт бы их взял! И ты все это допустила! Пожалуй, и Дарзан теперь знает, судя по крайней мере по тону его вчера вечером... Все, все знают, кроме меня! - Никто ничего не знает, никому из знакомых он не говорил и не мог сказать, - прервала меня Лиза, - а про Стебельков этого я знаю только, что Стебельков его мучит и что Стебельков этот мог разве лишь догадаться... А о тебе я ему несколько раз говорила, и он вполне мне верил, что тебе ничего не известно, и вот только не знаю, почему и как это у вас вчера вышло. - О, по крайней мере я с ним вчера расплатился, и хоть это с сердца долой! Лиза, знает мама? Да как не знать: вчера-то, вчера-то она поднялась на меня!.. Ах, Лиза! Да неужто ты решительно во всем себя считаешь правой, так-таки ни капли не винишь себя? Я не знаю, как это судят по-теперешнему и каких ты мыслей, то есть насчет меня, мамы, брата, отца... Знает Версилов? - Мама ему ничего не говорила; он не спрашивает; верно, не хочет спрашивать. - Знает, да не хочет знать, это - так, это на него похоже! Ну, пусть ты осмеиваешь роль брата, глупого брата, когда он говорит о пистолетах, но мать, мать? Неужели ты не подумала, Лиза, что это - маме укор? Я всю ночь об этом промучился; первая мысль мамы теперь: "Это - потому, что я тоже была виновата, а какова мать - такова и дочь!" - О, как это злобно и жестоко ты сказал! - вскричала Лиза с прорвавшимися из глаз слезами, встала и быстро пошла к двери. - Стой, стой! - обхватил я ее, посадил опять и сел подле нее, не отнимая руки. - Я так и думала, что все так и будет, когда шла сюда, и тебе непременно понадобится, чтоб я непременно сама повинилась. Изволь, винюсь. Я только из гордости сейчас молчала, не говорила, а вас и маму мне гораздо больше, чем себя самое, жаль... - Она не договорила и вдруг горячо заплакала. - Полно, Лиза, не надо, ничего не надо. Я - тебе не судья. Лиза, что мама? Скажи, давно она знает? - Я думаю, что давно: но я сама сказала ей недавно, когда это случилось, - тихо проговорила она, опустив глаза. - Что ж она? - Она сказала: "носи!" - еще тише проговорила Лиза. - Ах, Лиза, да, "носи"! Не сделай чего над собой, упаси тебя боже! - Не сделаю, - твердо ответила она и вновь подняла на меня глаза. - Будь спокоен, - прибавила она, - тут совсем не то. - Лиза, милая, я вижу только, что я тут ничего не знаю, но зато теперь только узнал, как тебя люблю. Одного только не понимаю, Лиза; все мне тут ясно, одного только совсем не пойму: за что ты его полюбила? Как ты могла такого полюбить? Вот вопрос! - И, верно, тоже об этом мучился ночью? - тихо улыбнулась Лиза. - Стой, Лиза, это - глупый вопрос, и ты смеешься; смейся, нo ведь невозможно же не удивляться: ты и он - вы такие противоположности! Он - я его изучил - он мрачный, мнительный, может быть, он очень добрый, пусть его, но зато в высшей степени склонный прежде всего во всем видеть злое (в этом, впрочем, совершенно как я!). Он страстно уважает благородство - это я допускаю, это вижу, но только, кажется, в идеале. О, он склонен к раскаянью, он всю жизнь беспрерывно клянет себя и раскаивается, но зато никогда и не исправляется, впрочем, это тоже, может быть, как я. Тысяча предрассудков и ложных мыслей и - никаких мыслей! Ищет большого подвига и пакостит по мелочам. Прости, Лиза, я, впрочем, - дурак: говоря это, я тебя обижаю и знаю это; я это понимаю... - Портрет бы верен, - улыбнулась Лиза, - но ты слишком на него зол за меня, а потому и ничего не верно. Он с самого начала был к тебе недоверчив, и ты не мог его всего видеть, а со мной еще с Луги... Он только и видел одну меня, с самой Луги. Да, он мнительный и болезненный и без меня с ума бы сошел; и если меня оставит, то сойдет с ума или застрелится; кажется, он это понял и знает, - прибавила Лиза как бы про себя и задумчиво. - Да, он слаб беспрерывно, но этакие-то слабые способны когда-нибудь и на чрезвычайно сильное дело... Как ты странно сказал про пистолет, Аркадий: ничего тут этого не надо, и я знаю сама, что будет. Не я за ним хожу, а он за мною ходит. Мама плачет, говорит: "Если за него выйдешь, несчастна будешь, любить перестанет". Я этому не верю; несчастна, может, буду, а любить он не перестанет. Я не потому все не давала ему согласия, а по другой причине. Я ему уже два месяца не даю согласия, но сегодня я сказала ему: да, выйду за тебя. Аркаша, знаешь, он вчера (глаза ее засияли, и она вдруг обхватила мне обеими руками шею) - он вчера приехал к Анне Андреевне и прямо, со всей откровенностью сказал ей, что не может любить ее... Да, он объяснился совсем, и эта мысль теперь кончена! Он никогда в этой мысли не участвовал, это все намечтал князь Николай Иванович, да напирали на него эти мучители, Стебельков и другой один... Вот я и сказала ему за это сегодня: да. Милый Аркадий, он очень зовет тебя, и не обижайся после вчерашнего: он сегодня не так здоров и весь день дома. Он взаправду нездоров, Аркадий: не подумай, что отговорка. Он меня нарочно прислал и просил передать, что "нуждается" в тебе, что ему много надо сказать тебе, а у тебя здесь, на этой квартире, будет неловко. Ну, прощай! Ах, Аркадий, стыдно мне только говорить, а я шла сюда и ужасна боялась, что ты меня разлюбил, все крестилась дорогою, а ты - такой добрый, милый! Не забуду тебе этого никогда! Я к маме. А ты его полюби хоть немножко, а? Я горячо ее обнял и сказал ей: - Я, Лиза, думаю, что ты - крепкий характер. Да, я верю, что не ты за ним ходишь, а он за тобой ходит, только все-таки... - Только все-таки "за что ты его полюбила - вот вопрос!" - подхватила, вдруг усмехнувшись шаловливо, как прежде, Лиза и ужасно похоже на меня произнесла "вот вопрос!". И при этом, совершенно как я делаю при этой фразе, подняла указательный палец перед глазами. Мы расцеловались, но, когда она вышла, у меня опять защемило сердце. ![]() |