Замечу здесь лишь для себя: были, например, мгновения, по уходе Лизы, когда самые неожиданные мысли целой толпой приходили мне в голову, и я даже был ими очень доволен. "Ну, что я хлопочу, - думал я, - мне-то что? У всех так или почти. Что ж такое, что с Лизой это случилось? Что я "честь семейства", что ли, должен спасти?" Отмечаю все эти подлости, чтоб показать, до какой степени я еще не укреплен был в разумении зла и добра. Спасало лишь чувство: я знал, что Лиза несчастна, что мама несчастна, и знал это чувством, когда вспоминал про них, а потому и чувствовал, что все, что случилось, должно быть нехорошо.

Теперь предупрежу, что события с этого дня до самой катастрофы моей болезни пустились с такою быстротой, что мне, припоминая теперь, даже самому удивительно, как мог я устоять перед ними, как не задавила меня судьба. Они обессилили мой ум и даже чувства, и если б я под конец, не устояв, совершил преступление (а преступление чуть-чуть не совершилось), то присяжные, весьма может быть, оправдали бы меня. Но постараюсь описать в строгом порядке, хотя предупреждаю, что тогда в мыслях моих мало было порядка. События налегли, как ветер, и мысли мои закрутились в уме, как осенние сухие листья. Так как я весь состоял из чужих мыслей, то где мне было взять своих, когда они потребовались для самостоятельного решения? Руководителя же совсем не было.

К князю я решил пойти вечером, чтобы обо всем переговорить на полной свободе, а до вечера оставался дома. Но в сумерки получил по городской почте опять записку от Стебельков, в три строки, с настоятельною и "убедительнейшею" просьбою посетить его завтра утром часов в одиннадцать для "самоважнейших дел, и сами увидите, что за делом". Обдумав, я решил поступить судя но обстоятельствам, так как до завтра было еще далеко.

Было уже восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал Версилова: хотелось ему многое выразить, и сердце у меня горело. Но Версилов не приходил и не пришел. К маме и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да и Версилова, чувствовалось мне, наверно весь день там не было. Я пошел пешком, и мне уже на пути пришло в голову заглянуть во вчерашний трактир на канаве. Как раз Версилов сидел на вчерашнем своем месте.

- Я так и думал, что ты сюда придешь, - странно улыбнувшись и странно посмотрев на меня, сказал он. Улыбка его была недобрая, и такой я уже давно не видал на его лице.

Я присел к столику и рассказал ему сначала все фактами о князь и о Лизе и о вчерашней сцене моей у князя после рулетки; не забыл и о выигрыше на рулетке. Он выслушал очень внимательно и переспросил о решении князя жениться на Лизе.

- Pauvre enfant, может быть, она ничего тем не выиграет. Но, вероятно, не состоится... хотя он способен...

- Скажите мне как другу: ведь вы это знали, предчувствовали?

- Друг мой, что я тут мог? Все это - дело чувства и чужой совести, хотя бы и со стороны этой бедненькой девочки. Повторю тебе: я достаточно в оно время вскакивал в совесть других - самый неудобный маневр! В несчастье помочь не откажусь, насколько сил хватит и если сам разберу. А ты, мой милый, ты таки все время ничего и не подозревал?

- Но как могли вы, - вскричал я, весь вспыхнув, - как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю о связи Лизы с князем, и видя, что я в то же время беру у князя деньги, - как могли вы говорить со мной, сидеть со мной, протягивать миг руку, - мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все и беру у князя за сестру деньги зазнамо!

- Опять-таки - дело совести, - усмехнулся он. - И почему ты знаешь, - с каким-то загадочным чувством внятно прибавил он, - почему ты знаешь, не боялся ли и я, как ты вчера при другом случае, свой "идеал" потерять и, вместо моего пылкого и честного мальчика, негодяя встретить? Опасаясь, отдалял минуту. Почему не предположить во мне, вместо лености или коварства, чего-нибудь более невинного, ну, хоть глупого, но поблагороднее. Que diable! я слишком часто бываю глуп и без благородства. Что бы пользы мне в тебе, если б у тебя уж такие наклонности были? Уговаривать и исправлять в таких случаях низко; ты бы потерял в моих глазах всякую цену, хотя бы и исправленный...

- А Лизу жалеете, жалеете?

- Очень жалею, мой милый. С чего ты взял, что я так бесчувствен? Напротив, постараюсь всеми силами... Ну, а ты как, как твои дела?

- Оставим мои дела; у меня теперь нет моих дел. Слушайте, почему вы сомневаетесь, что он женится? Он вчера был у Анны Андреевны и положительно отказался... ну, то есть от той глупой мысли... вот что зародилась у князя Николая Ивановича, - сосватать их. Он отказался положительно.

- Да? Когда же это было? И от кого ты именно слышал? - с любопытством осведомился он. Я рассказал все, что знал.

- Гм... - произнес он раздумчиво и как бы соображая про себя, - стало быть, это происходило ровно за какой-нибудь час... до одного другого объяснения. Гм... ну да, конечно, подобное объяснение могло у них произойти... хотя мне, однако, известно, что там до сих пор ничего никогда не было сказано или сделано ни с той, ни с другой стороны... Да, конечно, достаточно двух слов, чтоб объясниться. Но вот что, - странно усмехнулся он вдруг, - я тебя, конечно, заинтересую сейчас одним чрезвычайным даже известием: если б твой князь и сделал вчера свое предложение Анне Андреевне (чего я, подозревая о Лизе, всеми бы силами моими не допустил, entre nous soit dit), то Анна Андреевна наверно и во всяком случае ему тотчас бы отказала. Ты, кажется, очень любишь Анну Андреевну, уважаешь и ценишь ее? Это очень мило с твоей стороны, а потому, вероятно, и порадуешься за нее: она, мой милый, выходит замуж, и, судя по ее характеру, кажется, выйдет наверно, а я - ну, я, уж конечно, благословлю.

- Замуж выходит? За кого же? - вскричал я, ужасно удивленный.

- А угадай. Мучить не буду: за князя Николая Ивановича, за твоего милого старичка.

Я глядел во все глаза.

- Должно быть, она давно эту идею питала и, уж конечно, художественно обработала ее со всех сторон, - лениво и раздельно продолжал он. - Я полагаю, это произошло ровно час спустя после посещения "князя Сережи". (Вот ведь некстати-то расскакался!) Она просто пришла к князю Николаю Ивановичу и сделала ему предложение.

- Как "сделала ему предложение"? То есть он сделал ей предложение?

- Ну где ему! Она, она сама. То-то и есть, что он в полном восторге. Он, говорят, теперь все сидит и удивляется, как это ему самому не пришло в голову. Я слышал, он даже прихворнул... тоже от восторга, должно быть.

- Послушайте, вы так насмешливо говорите... Я почти не могу поверить. Да и как она могла предложить? что она сказала?

- Будь уверен, мой друг, что я искренно радуюсь, - ответил он, вдруг приняв удивительно серьезную мину, - он стар, конечно, но жениться может, по всем законам и обычаям, а она - тут опять-таки дело чужой совести, то, что уже я тебе повторял, мой друг. Впрочем, она слишком компетентна, чтоб иметь свои взгляд и свое решение. А собственно о подробностях и какими словами она выражалась, то не сумею тебе передать, мой друг. Но уж конечно, она-то сумела, да так, может быть, как мы с тобою и не придумали бы. Лучше всего во всем этом то, что тут никакого скандала, все trиs comme il faut в глазах света. Конечно, слишком ясно, что она захотела себе положения в свете, но ведь она же и стоит того. Все это, друг мой, - совершенно светская вещь. А предложила она, должно быть, великолепно и изящно. Это - строгий тип, мой друг, девушка-монашенка, как ты ее раз определил; "спокойная девица", как я ее давно уже называю. Она ведь - почти что его воспитанница, ты знаешь, и уже не раз видела его доброту к себе. Она уверяла меня уже давно, что его "так уважает и так ценит, так жалеет и симпатизирует ему", ну и все прочее, так что я даже отчасти был подготовлен. Мне о всем этом сообщил сегодня утром, от ее лица и по ее просьбе, сын мой, а ее брат Андрей Андреевич, с которым ты, кажется, незнаком и с которым я вижусь аккуратно раз в полгода. Он почтительно апробует (8) шаг ее.

- Так это уже гласно? Боже, как я изумлен!

- Нет, это совсем еще не гласно, до некоторого времени... я там не знаю, вообще я в стороне совершенно. Но все это верно.

- Но теперь Катерина Николаевна... Как вы думаете, эта закуска Бьорингу не понравится?

- Этого я уж не знаю... что, собственно, тут ему не понравится; но поверь, что Анна Андреевна и в этом смысле - в высшей степени порядочный человек. А каково, однако, Анна-то Андреевна! Как раз справилась перед тем у меня вчера утром: "Люблю ли я или нет госпожу вдову Ахмакову?" Помнишь, я тебе с удивлением вчера передавал: нельзя же бы ей выйти за отца, если б я женился на дочери? Понимаешь теперь?

- Ах, в самом деле! - вскричал я. - Но неужто же в самом деле Анна Андреевна могла предположить, что вы... могли бы желать жениться на Катерине Николаевне?

- Видно, что так, мой друг, а впрочем... а впрочем, тебе, кажется, пора туда, куда ты идешь. У меня, видишь ли, все голова болит. Прикажу "Лючию". Я люблю торжественность скуки, а впрочем, я уже говорил тебе это... Повторяюсь непростительно... Впрочем, может быть, и уйду отсюда. Я люблю тебя, мой милый, но прощай; когда у меня голова болит или зубы, я всегда жажду уединения.

На лице его показалась какая-то мучительная складка; верю теперь, что у него болела тогда голова, особенно голова...

- До завтра, - сказал я.

- Что такое до завтра и что будет завтра? - криво усмехнулся он.

- Приду к вам, или вы ко мне.

- Нет, я к тебе не приду, а ты ко мне прибежишь... В лице его было что-то слишком уж недоброе, но мне было даже не до него: такое происшествие!